– А, вся жизнь такая.
– Ты неисправимый циник, каким был, таким и остался.
Он отнес дневники в вагон и водрузил их вместе со мной на место.
– Я позвоню тебе, как только вернусь из Диснея. Ты где будешь?
Я дал ему свой домашний номер.
– Может ответить Аманда. Она запишет.
– Давай не будем пропадать еще на десять лет. О'кей?
Приближаясь к Суиндону, я погрузился в дневники и постепенно потонул в ностальгии. Какими же юными мы были! Какими наивными и доверчивыми! Какими серьезными и уверенными.
Картерет писал:
«Ли и Аманда сегодня поженились в церкви, все, как положено, как им хотелось. Им обоим девятнадцать. Думаю, что он поступил глупо, но должен признаться, что они выглядели очень довольными собой. Она грезит наяву. Полагается на Ли. Ее папаша джентльмен до носков ботинок, он за все заплатил. Свидетельницей у нее была сестра Шелли, вся в прыщах. Пришла мать Ли, Мадлен. Сногсшибательна. Я представлял ее себе совсем другой. Она сказала, что я слишком молод. Потом поехали в дом родителей Аманды, шампанское, торт и тому подобное. Около сорока человек. Родственники Аманды, подружки, старые дядюшки и все такое. Мне поручили поднять тост за невесту. Я же шафер. Ли говорит, что они будут жить на воздухе. Должен сказать, что они и ходят по воздуху. Привыкать быть мистером и миссис они отправились в Париж, на три дня. Свадебный подарок от родителей Аманды».
Боже, я помнил тот день свадьбы до мельчайших подробностей. Я ни секунды не сомневался, что нас ждет вечное блаженство. Грустная, печальная иллюзия.
На следующей странице читаю:
«Вчера Ли с Амандой устроили вечеринку. Пришел почти весь наш курс. Было очень весело. Но совсем не похоже на свадьбу, которая была на той неделе! Они все еще, похоже, в экстазе. На этот раз были пиво и пицца. Платил Ли. Лег спать в шесть утра и проспал лекцию старика Хэммонда. Без Ли в нашем логове стало пусто. Я не знал раньше, что он для меня значит. Нужно бы подыскать замену, мне одному не под силу платить за эту конуру».
В окошке мелькали огоньки домов, и я думал о том, что сейчас делает Аманда. Сидит тихонечко дома с Джеми? Или же пустилась в приключения, эта мысль не давала мне покоя. Встретила на дне рождения сестры другого мужчину? И вообще, была ли она на дне рождения сестры? Почему она хотела, чтобы мы с ребятами еще два дня не приезжали домой?
Я размышлял, как мне вести себя, если она наконец, после всех этих лет, серьезно влюбилась в кого-нибудь еще.
Каким бы хрупким ни было состояние нашего брака, я отчаянно желал, чтобы он не развалился окончательно. Возможно, поскольку я сам не был поглощен непреодолимым новым чувством, я все еще видел только преимущества в продолжении совместной жизни, пусть даже она не давала удовлетворения, а главное заключалось в том, что нужно было думать о спокойствии шести детских душ. Я содрогался при одной только мысли о том, чтобы все это рассыпалось, о разделе имущества, потере сыновей, неопределенности, подавленности, одиночестве, постоянной желчности. Боль такого рода могла разрушить мою личность до состояния полной никчемности, как никакое физическое воздействие.
Пусть у Аманды будет любовник, думал я, ей нужно зажечься от радостного чувства, поездить, погулять, отвлечься, даже родить не моего ребенка, но только ради всего святого, пусть она останется.
Все выяснится, думал я, когда во вторник мы вернемся домой. Я все увижу. Я узнаю. Я не хотел, чтобы наступил вторник.
Сделав над собой усилие, я снова нырнул в дневники Картерета и старался ни о чем больше не думать до конца поездки, но, если судить по результатам моих поисков, Уилсон Ярроу мог вообще не существовать.
Был уже одиннадцатый час ночи, когда я попросил суиндонское такси свернуть в задние ворота ипподрома и остановиться около автобуса.
Все мальчики были на месте и сонными глазами смотрели видеофильм. Нил крепко спал. Обрадовавшийся моему приезду Кристофер побежал, как было условлено, сообщить Гарднерам о моем благополучном возвращении. Я с удовольствием лег на свою койку, испытывая чудесное ощущение, что это мой дом, мой автобус, мои дети. Не жалей о том дурацком дне свадьбы, все это – производное от него. И теперь самое главное – это сохранить такое счастье.
Мы все погрузились в сон, мирный, спокойный, счастливый, и не знали и не подозревали, что ночью совсем неподалеку от нас случился пожар.
Мы с мальчиками стояли и разглядывали дымящиеся остатки препятствия для стипль-чеза. Оно протянулось поперек скакового круга длинной, тридцатифутовой горкой черного пепла, золы и торчащих из земли обгоревших пеньков, источавшей запах садового костра.
Роджер был уже там, и по нему не было заметно, чтобы случившееся привело его в уныние. С ним были трое рабочих, которые, очевидно, загасили пламя до нашего прихода и теперь ждали, пока угли прогорят, чтобы с помощью лопат и трактора убрать следы пожара.
– Гарольд Квест? – задал я вопрос Роджеру.
Он покорно пожал плечами.
– Похоже на него, но он не оставил никаких следов. Мог бы хотя бы оставить плакат «Запретить жестокость».
– И что теперь делать? Будете ставить условный знак вместо забора? – спросил я.
– Ну что вы! Как только уберем эту грязь, построим новое препятствие. Нет проблемы. Это только неприятность, а не бедствие.
– Никто не видел, кто поджигал?
– Боюсь, что нет. Ночной сторож увидел огонь с трибун, это было на рассвете. Он позвонил мне, разбудил, и я, ясное дело, тут же примчался сюда, но никого не застал. Было бы очень здорово поймать кого-нибудь с канистрой бензина, но увы. Видите, тут поработали как следует. Ни о какой неосторожно брошенной сигарете нечего и говорить. Забор загорелся одновременно по всей длине. Ночью ветра не было. Тут не обошлось без бензина.